Введение

Повседневность в течение последних десятилетий превратилась в модную научную проблему. Это недвусмысленный показатель социального заказа, ответа науки и культуры в целом на заявившую о себе потребность в осмыслении и утверждении повседневной жизни как ценности современной культуры.

Востребованность проблематики повседневной жизни очень высока. Количество посвященных ей научных публикаций на основных европейских языках, включая русский, за последние годы насчитывает не одну сотню наименований. Повседневность обсуждается на научных конференциях и симпозиумах, обсуждается в периодических изданиях. Массовыми тиражами переиздаются старые (XIX и нач. ХХ в.) и издаются новые научные и научно-популярные работы о повседневной жизни разных стран, исторических эпох, социальных слоев, что позволяет сделать вывод, что повседневность стала одной из центральных проблем современного гуманитарного знания, что к настоящему времени сложилась междисциплинарная область знания, «повседневноведение», включающее в себя социологию повседневности, историю повседневности, гносеологию и психологию повседневности, эстетику повседневности, семиотику повседневности.

Исторический путь становления проблематики повседневности в гуманитарном знании представляет самостоятельный интерес и ему посвящена данная работа.

В работе реализован один из вариантов культурологического подхода к повседневности. Поскольку взятые в качестве предмета анализа материальные структуры повседневности: тело человека, дом, поселение важны не сами по себе, но с точки зрения содержащихся в них культурных смыслов, основным, раскрывающим культурное значение и смысл каждого из элементов пространства повседневности, методом исследования является метод семиотико-культурологический.

Понятие повседневности

Словом «повседневность» обозначается следующее: сама собой разумеющаяся реальность, фактичность; мир обыденной жизни, где люди рождаются и умирают, радуются и страдают; структуры анонимных практик, а также будничность в противоположность праздничности, экономия в противоположность трате, рутинность и традиционность в противоположность новаторству. Реальность повседневной жизни, характеризующаяся ощущением фактичности, самоданности и очевидности, выступает как признаваемый всеми порядок. Феноменологическая социология раскрывает повседневное сознание как горизонт, в котором «уравниваются», типизируются различные частные перспективы. Следует признать эту способность обыденного сознания соединять природный, социальный и субъективный миры, образовывать общее поле понимания их различных смысловых интерпретаций.

Повседневность – это не только мысли и переживания людей, но и деятельность, регулируемая нормами и институтами. Поэтому в противоположность абсолютизированной феноменологической программе можно предложить своего рода «топико-экономический» подход, рассматривая повседневность, во-первых, как сложную ткань переплетения различных порядков, компенсирующую ослабление или разрушение их в одном месте за счет усиления в другом; во-вторых, как сеть особым образом устроенных дисциплинарных пространств, в роли которых функционируют, например, храм и рынок, школа и фабрика. Они формируют, прежде всего, нужный тип телесности, а также нормы и правила действия, которые могут показаться теоретику нестрогими, а моралисту – беспринципными и которыми человек вынужден руководствоваться в жизни.

Повседневность противопоставляется редкому, существенному, идеальному, теоретическому, метафизическому. Словом, за ней стоит различение высокого и низкого, культурного и некультурного, естественного и искусственного, истины и мнения. В современной теории познания повседневность все чаще рассматривается не просто как предмет исследования, поле приложения эпистемологической техники, а как основание познания. Она трансцендировалась, превратилась, с одной стороны, в нечто отсутствующее, символизирующее радикальную нехватку метафизики. Как сказал бы Ж. Лакан, – нехватку Другого. А с другой стороны, она стала чем-то фундаментальным, а именно своеобразным условием возможности того, что есть, т. е. теории и метафизики. Это похоже на статус травматического события. Оно конструируется ретроактивно, вводится психотерапевтом для снятия синдрома. Так же свет истины предполагает темный фон повседневности.

В поисках оснований знания современная философия обращается к допредикативному опыту практического взаимодействия людей и указывает на «жизненный мир» как на фундамент теоретического знания. Такой поворот имеет самые серьезные последствия, ибо традиционная философия критиковала мир повседневности как неподлинный, состоящий из полуправды и обмана, как мир мнений, где властвует не разум, а воля, направляемая страстями и сиюминутными интересами. Исследование повседневности, поневоле опирающееся на разного рода сомнительные факты, не входившие в зону строгой критики и перекрестной проверки историков, – нелегкая задача. Но не видеть в ней порядка значит быть слепым или представлять порядок только как порядок субординации знания.

Правила, по которым действуют люди, не являются предрассудками или заблуждениями, подлежащими критике и устранению. Такое легкомысленное к ним отношение чревато опасными последствиями вообще, ибо от них не так-то легко избавиться, и критикой старой идеологии, в частности. Конечно, нормы и ценности, правила и представления людей обсуждаются в открытых дискуссиях, но оказывают кратковременное влияние на матрицы повседневного поведения. В свете раскрывшихся затруднений представляется разумным и целесообразным обратиться к изучению повседневных практик, в которых разнородные дискурсы переплетаются и уживаются. При этом необходимо подчеркнуть следующее:

1. Изучение и описание повседневных дисциплинарных пространств помогает понять реальные функции теоретических моделей и классификаций и контролировать последствия, казалось бы, формальных определений. Так, различение понятий «этнос», «нация», «народ», «класс», «граждане» и т. п. хотя и имеет «онтоисторическое происхождение», однако возведенное в ранг «всеобщей классификации», возвещенное как сама истина, делает нас ее заложниками и приводит, в ходе попыток установления идентичности на основе того или иного понятия, к очень ответственным политическим и даже военным действиям.

2. Изучение дисциплинарных пространств повседневности раскрывает «место», в котором та или иная истина становится «убедительной». «Светящаяся самоочевидность сущности», «суть дела», возникающая в ходе разговора по «путеводной нити языка», – все эти ссылки герменевтики и феноменологии так же недостаточны, как и ссылки на бытие, природу, Бога или разум свободной общественности. Истину нельзя объяснить и демоническими способностями видящего и говорящего субъекта. На самом деле, может быть, самым главным как раз и является «место», занимаемое говорящим в социальной иерархии, «институт», который он представляет. Другое дело, что «институты» сами живут человечиной.

3. Изучение и реконструкция структур повседневности необходимы, но дело не может и не должно ограничиться понятийным описанием ее феноменов и институтов, составлением категориальных схем и классификационных таблиц. Это было бы «диспозитивом» повседневности, еще одним ее обоснованием. Недостаточно трактовки ее как «традиции», ссылка на которую дает структурам повседневности теоретическую легитимацию. Прежде всего важно отделять повседневный опыт от феномена познания, исследования, где нас интересует истина и новая информация. Отличием порядка повседневности от знания является повторяемость. Дело не столько в различии дисциплинарных и вербальных актов, как думал Фуко, сколько именно в повторении и привычке. Вербальные практики становятся важнейшей частью процессов повседневности также благодаря повторению, излишнему с точки зрения истины, которая вовсе не нуждается в том, чтобы ее знали все. Истина – всегда истина, даже если ее никто не знает. Порядок достоверного знания образован повторяемостью, которая создает привычку.

История в понимании культуры повседневности

Культурология повседневности — новое комплексное направление гуманитарного знания, которое начало формироваться примерно с середины 90-х гг. XX в. Однако историческая традиция исследования повседневной жизни отдельными научными дисциплинами гораздо старше. Одной из наук, имеющих более чем полуторавековой опыт изучения повседневной жизни, является историография.

Повседневность становится предметом интереса историков во второй половине XIX в. В это время, особенно в конце XIX — начале ХХ вв., появляются как отечественные, так и зарубежные исследования, посвященные быту, нравам, обычаям народов европейских стран. Таковы, например, работы А. Терещенко, Н. И. Костомарова, И. Е. Забелина о быте русского народа. Таковы труды С. В. Ешевского, К. А. Иванова, Э. Э. Виолле-ле-Дюка о европейском рыцарском и городском средневековом быте; Э. Фукса о западноевропейских нравах от Ренессанса до XVIII в. (1909 г.): П. Гиро о частной и общественной жизни древних греков и римлян.

Вопросы, которые интересовали ученых этой, первой волны интереса к повседневности можно свести к следующим группам.

1) Макро и микросреда обитания: природа, город, деревня, жилище (в его обращенности вовне, наружу и внутреннее пространство, включая интерьер, мебель, утварь, и т. д.).

2) Тело и заботы о его природных и социокультурных функциях: питание, физические упражнения, гигиена, врачевание, костюм.

3) Ключевые, поворотные, личностно и социально-значимые моменты в жизни человека, обрядово оформленные, — рождение (крещение), создание семьи (свадьба), смерть (похороны).

4) Семья, семейные отношения, межличностные отношения в других микросоциальных группах (профессиональных, конфессиональных и др.)

5) Досуг: игры, развлечения, семейные и общественные праздники и обряды.

Для работ этого периода характерен фактографически-описательный подход. Исследователи сосредоточивают внимание на внешней, предметно-материальной стороне жизни, на внешнем рисунке действий, на внешнем выражении человеческих чувств, представлений, взаимоотношений, зафиксированных в устоявшихся формах: обычаях, обрядах, ритуалах. Даже при описании нравов, этих социально предписанных стереотипов поведения, в которых проявляются установки сознания на общепринятость («как все»), ученых интересует стереотипы поведения, а не регулирующие их полубессознательные установки массового сознания. Время постановки этих проблем наступит позже, когда ученые получат социальный заказ на изучение внутренних, социально-психологических уровней исторических событий, культурных смыслов истории и получат поддержку новых, развивающихся человековедческих дисциплин: социологии, социальной психологии, лингвистики, сравнительного языкознания и др.

Примером методологии первого исторического этапа исследования повседневности могут служить описания семейных нравов у Н. И. Костомарова. В соответствующем разделе его работы речь идет о традиционных российских нравах, о положении женщины в семье, ее полной подчиненности сначала родителям, затем мужу, о том, что жена даже в ведении хозяйства и воспитании детей не была самостоятельной, более того, постоянно униженной и принимавшей эту униженность как должное и т. д. Но даже при описании нравов внимание ученого в большей степени сосредоточено на том, что принято было делать и как поступать, чем на том, какие установкисознания, нравственные ценности стояли за теми или иными поступками и действиями.

Следующий этап развития проблематики повседневности связан с именами ученых, в трудах которых начинает формироваться новая, культурологически ориентированная историческая наука. Это голландский историк Й. Хёйзинга и основатели «Новой исторической науки» Л. Февр и М. Блок.

Работа Й. Хёйзинги «Осень средневековья», по определению самого автора посвящена описанию форм европейской жизни и форм мышления XIV–XV вв. Приближение же к истинному содержанию, заключенному в этих формах, автор считает делом будущего. Хотя голландский историк достаточно осторожен в формулировке задач своей работы, фактически в «Осени средневековья» осуществлен поворот исследовательского внимания к внутренним, ценностным, содержательным смыслам жизненных и мыслительных форм западноевропейской средневековой культуры. Уже в первой главе под названием «Яркость и острота жизни» автор погружает читателя в социально-психологическую атмосферу повседневного существования людей позднего Средневековья, характеризует их типичные коллективные эмоции, страсти, описывает события, эти чувства вызывающие. Иначе говоря, речь идет об эмоциональных проявлениях массового сознания Средневековья, об стереотипных эмоциональных реакциях, свойственных представителям всех сословий средневекового общества. Фокус исследовательского интереса смещен с поверхности событий, внешнего контура поведения к душевным, эмоциональным переживаниям событий и поступков. Характерные формы повседневного общественного быта Средневековья: публичные казни, выступления проповедников, процессии, обряды похорон, бракосочетания и т. д. рассматриваются не сами по себе, но как источник разнообразных переживаний и движений души.

Й. Хёйзинга одним из первых начинает проникновение в менталитет зрелого и позднего европейского Средневековья, который представлен в его работе на трех уровнях: эмоций, образных представлений и мышления.

Своеобразие эмоциональной жизни Средневековья состояло в бурном характере ее проявлений, взрывчатости эмоций, их страстности и необузданности. Не менее бросающейся в глаза была часто встречающаяся амбивалентность чувств. Скажем, беспощадность, безжалостность могла внезапно трансформироваться в милосердие, трогательную сердечность. В ходе исследования вырисовывалась общая картина эмоциональной жизни средневековья, складывалась своеобразная «номенклатура чувств», среди которых автор «Осени средневековья» особое внимание уделяет чувству прекрасного и чувству любви (главы «Желание прекрасной жизни», «Чувство прекрасного», «Мечта о подвиге и любви», «Стилизация любви», «Обиходные формы отношений в любви»).

Отличительной чертой средневекового менталитета, особенно в его обыденных проявлениях, был эмоционально-образный характер мышления. Хёйзинга посвящает содержательной характеристике разного рода образов, из которых складывается ментальность средневековья, большую часть своего исследования. Здесь и «рыцарская идея», и «значение рыцарского идеала в войне и политике», и «образ смерти», и «образное претворение веры», и «формы мышления в практической жизни» и др. Образно-символический характер имело и средневековое мышление, которое рассматривается как на уровне ученом, богословском, так и обиходном, обыденном, как в сфере веры, так и в практической жизни. Причем, характер этого мышления был общим во всех его проявлениях. Хёйзинга это специально подчеркивает: «В своей повседневной жизни человек Средневековья мыслил в тех же формах, что и современная ему теология. Основой и здесь и там являлся тот архитектонический идеализм, который схоластика именовала реализмом: потребность обособлять каждую идею, оформляя ее как сущность, и, объединяя одни идеи с другими в иерархические сочетания, постоянно выстраивать из них соборы и храмы, подобно тому как это делают дети при игре в кубики».

Формы жизни и формы мышления берутся Й. Хёйзингой в их универсальности, охватывающей земное и небесное, религиозное и мирское, аристократическое и простонародное. Повседневность в культуре средневековья и в исследовательских установках голландского историка еще не выделена из общего потока жизни, в которой чередуются будни и праздники, рутина повторяющихся заурядных событий, забот, действий и экстраординарные, в том числе праздничные ситуации. Хёйзинга концентрирует внимание на экстраординарных, праздничных проявлениях средневековой жизни, на том, что упорядочивает, оформляет, стилизует, вносит художественное начало в эту жизнь, делает ее значимой, осмысленной, одухотворенной. Бытовая повседневность как господство забот, рутины, лишений, страданий остается лишь отрицательным фоном, серой, бессмысленной и аморфной изнанкой жизни, которая перелицовывается всеми доступными способами: религиозной верой, искусством, ритуалами, праздниками.

Опыт исторической реконструкции общих, универсальных механизмов и установок сознания (и бессознательного) определенной эпохи, исследование ментальностей, начатое Й. Хёйзингой, было продолжено представителями французской школы «Анналов» (или «Новой исторической науки») и их последователями в других европейских странах. Уже в ранних работах основателей школы Л. Февра («Судьба: Мартин Лютер») и М. Блока («Короли-целители») в центре внимания исследователей находились «социально-психологические механизмы, лежащие в основе мыслительных структур, присущих всем членам общества». Такая исследовательская установка сохраняется и у современных «анналистов». К примеру, в интервью А. Я. Гуревичу Ж. Ле Гофф определяет задачу историка ментальностей таким образом: ученый «…обращает сугубое внимание на неосознанное, повседневное, на автоматизмы поведения, на внеличностные аспекты индивидуального сознания, на то, что было общим у Цезаря и последнего солдата его легионов, у Св. Людовика и крестьянина, трудившегося в его доменах, у Колумба и матроса на его каравеллах…». Обращаясь к тем установкам, идеалам, привычкам и стереотипам мышления, которые разделялись подавляющим большинством представителей определенной культуры, ученый оказывается лицом к лицу с массовым сознанием, обыденным сознанием, здравым смыслом той или иной исторической эпохи. Формулы, стереотипы обыденного сознания могут проявляться во всех слоях общества, могут действовать и в специализированных формах человеческой деятельности — науке, искусстве, политике. Но основной носитель такого сознания — представитель социальных низов, а основная сфера жизнедеятельности, в которой господствует обыденное сознание — повседневная жизнь.

Не случайно именно в рамках «Новой исторической науки» формируется история повседневности как одно из исследовательских направлений. Оно получает поддержку и широко распространяется во многих европейских странах, начиная с 60‑х гг. и до настоящего времени. Можно сказать, что последние 30 лет историческая наука переживает «бум» интереса к повседневности. Это знаменует третий, современный этап изучения повседневности. Для него характерно: а) стремление связать повседневность как микроисторический уровень жизни с макроисторией (экономикой, политикой, уровнем развития техники, и т. д.), показать их взаимодействие; б) отказ от самоценного бытописательства, обращение к ментальному уровню повседневной жизни, к идеалам, стереотипам сознания, ценностным ориентациям, что, в свою очередь, открывает перспективу — в) раскрытия культурных смыслов бытовых вещей, одежды, форм и формул поведения, общения, т. е. перспективу семиотического, эстетического, культурологического исследования повседневности.

Примером работ, в которых повседневность вплетена в сложную систему макроэкономических закономерностей, может служить первый том трехтомного исследования Ф. Броделя. Своеобразие работы французского ученого состоит в том, что автор, наряду с традиционными темами, которые освещаются в работах о повседневности (пища и напитки, жилище, одежда), включает в круг своего исследования производственные процессы. Речь идет, скажем, не только об эволюции костюма, но и о производстве тканей; не только о сервировке стола и «причудах застолья», но и о производстве продуктов питания, торговле ими и т. д. Повседневность для Броделя — лишь одна из нитей узора истории, ткань которой состоит из демографических, производственно-технических, экономических и финансовых процессов. Важным представляется также то, что историк — в русле общих для европейской науки тенденций — сосредоточивает внимание не на политических событиях и сильных мира сего, но постоянно сопрягает полюса богатства и бедности, формы жизни привилегированных сословий и повседневную жизнь простых людей.

В 1970-е гг. история повседневности объединяется в единое научное направление с микроисторией. Поворот научного интереса к микроистории, к жизненным судьбам рядовых людей и социальных групп, к их повседневной жизни связывают в Германии с именами Х. Медик и А. Людтке. В Италии К. Гинзбург, Д. Леви и другие издают журнал «Quademi Storici» и книжную научную серию «Microstorie». Итальянские историки попытались восполнить известную односторонность «неподвижной истории» Ф. Броделя и его последователей, концентрировавших внимание на устойчивом и повторяющемся на больших промежутках исторического времени. Для «микроисториков» единичное, случайное и частное в истории сопряжено с закономерным и дополняет его.

Третий этап (1980) характеризуется стремлением к комплексному охвату как материально-предметных, так и ментальных структур повседневности, учету макроисторических и микроисторических событий в их взаимодействии и взаимовлиянии (А. Гуревич, Г. Кнабе, М. Поляковская, А. Чекалова, А. Ястребицкая, Р. ван Дюльмен и др.)

Здесь наряду с традиционными характеристиками пространства обитания (город, деревня, дом), одежды, питания, повседневных обрядов значительное внимание уделяется описанию особенностей взаимоотношений между людьми, ценностным установкам сознания разных сословий, особенностям массового сознания (религиозности, вере в чудеса, пророческому значению снов и проч.).

Стремление к сбалансированной исторической реконструкции повседневной жизни, где были бы выявлены ее предметно-материальные реалии и ее ментальные структуры, обнаруживается в целом ряде работ отечественных и зарубежных ученых. Таково, в частности, исследование быта и нравов Византии, проведенное М. Поляковской и А. Чекаловой. Здесь наряду с традиционными характеристиками пространства обитания (город, деревня, дом), одежды, питания, повседневных обрядов значительное внимание уделяется описанию особенностей взаимоотношений между людьми (специфике византийской «дружбы»), ценностным установкам сознания разных сословий, особенностям массового сознания (религиозности, вере в чудеса, пророческому значению снов и проч.) Появляются и работы, в которых предметом изучения становится преимущественно повседневная ментальность определенной эпохи, ее массовое сознание. Так, в исследовании Н. Б. Ковельмана мысли и чувства египтян накануне заката Римской империи реконструируются на основе анализа писем простых людей, их жалоб и прошений в инстанции. Труд, учеба, карьера, служение, рабство рассматриваются в контексте нравственного сознания простых египтян.

В современных исследованиях не просто утверждается историческая и культурная значимость быта и повседневности, но анализируются конкретные формы и способы взаимосвязи и взаимодействия быта, повседневности и истории, быта и культуры. Методологическая ценность этих работ состоит не только в сопряжении быта и истории, но и в анализе как внешнего, событийно-предметного, так и внутреннего, ментального плана повседневности. Органичным следствием такого видения повседневности стало появление семиотического и эстетического подходов к явлениям быта. Рассматривая бытовые вещи, костюм, способы времяпрепровождения, формы общения и другие проявления повседневной жизни как знаки исследователь берет быт в символическом ключе, как часть культуры, получает возможность проникнуть во «внутренние формы культуры» (Кнабе), завязать с исследуемой, отдаленной от современности культурой содержательный диалог.

Крупным научным направлением, представители которого обратились в ХХ в. к феномену повседневности, была социология повседневности (А. Шюц, П. Бергер, Г. Гарфинкель, И. Гофман, Т. Лукман, А. Сикурель и др.). В рамках этого, феноменологически ориентированного, направления были очерчены границы повседневности. Она предстала как особая реальность, противоположная иным модусам человеческого бытия: «миру фантазии», «миру детской игры», «миру искусства», «миру религиозного опыта» и т. п. «Мир повседневной жизни» в работах феноменологов — это ментальная структура, конструируемая в процессе межличностного взаимодействия с помощью смысловых моделей реальности, содержащихся в разговорном языке и языках невербального общения. Проблемы ментальных структур повседневности, здравого смысла, обыденного сознания, массового сознания являются традиционными для философско-гносеологических и социально-психологических исследований (С. Гусев, Б. Парыгин, Б. Пукшанский, Г. Тульчинский, В. Шкуратов, С. Московичи и др.). В этих исследованиях обыденное сознание рассматривается как особый модус общественного сознания, обращенного к повседневным практическим заботам. Ученые обнаруживают общность обыденного и других, специализированных, форм сознания: мифологического, религиозного, научного, художественного. Постоянное взаимодействие и взаимовлияние указанных форм сознания создает общие мировоззренческие установки и стереотипы мышления, общие основы духовной жизни культуры определенного исторического периода, так называемый «дух времени», «дух эпохи». В работах некоторых исследователей (В. Зомбарт, В. Козырьков, А. Новиков) ставится вопрос и о социальном типе личности, являющемся типичным носителем обыденного сознания, рядовом человеке, обывателе. В частности, В. Козырьков говорит о необходимости «реабилитации обывателя», которая должна последовать за осуществленным в гуманитарном знании осознанием культурной ценности повседневной жизни.

Если «маленький человек», «обыватель» лишь сравнительно недавно и эпизодически привлекает внимание отечественных исследователей, то в западной микроистории, в частности, в немецкой «Alltagsgeschich$ te» голос «маленького человека» был услышан уже в 80–90-е гг. XX в. В трудах представителей этого направления активно разрабатывается тема повседневности «рядовых» людей, как обычных, так и маргиналов (преступников, инакомыслящих, представителей сексуальных меньшинств и др.). К теме повседневности обращаются и такие относительно молодые научные направления, как семиотика истории и семиотика культуры (Р. Барт, Г. Кнабе, Ю. Лотман, Ю. Степанов, В. Топоров, У. Эко и др.). В рамках этих направлений ставятся проблемы полилингвизма повседневной жизни, исследуются как семантика разговорного языка, так и «языки тела»: мимика, жесты, позы, язык коммуникативного пространства. В работах Р. Барта, Г. Кнабе, Ю. Лотмана анализируется процесс семиотизации повседневности с помощью языков культуры: мифа и ритуала, искусства. Р. Барт осуществляет «критику языка так называемой массовой культуры», обращается к современным мифам массового сознания. В трудах по семиотике фольклора (К. Леви-Стросс, А. К. Байбурина, Н. И. Толстого, А. Л. Топоркова и др.) предметом исследования является уклад жизни традиционного, в том числе крестьянского, общества. Ученые реконструируют мифологически-религиозную картину мира, определяющую как празднично-обрядовые, так и будничные, повседневные проявления традиционной культуры, обращаются к важнейшим ее концептам — «мир», «дом», «человек» и т. п. — и основным семантическим бинарным оппозициям культуры (сакральное/профанное, мужское/женское, правое/левое, верх/низ и др.).

Сложившаяся на сегодня ситуация позволяет имплицитно содержащееся в указанных работах понимание повседневности сделать предметом методологической рефлексии, определить хотя бы в первом приближении смысл и границы понятия «повседневность», выделить предметную сферу повседневности и основные направления ее исследования.

Понятие «быт, встречавшееся в отечественных работах, как в прошлом, так и в настоящее время, является синонимом понятия «повседневность». Понимание быта, повседневности претерпело эволюцию — от учета ее внешне-событийных и предметных проявлений к синтезу мыслительных и материальных структур повседневности. Именно такой синтез позволяет увидеть за внешне-предметными и событийными проявлениями повседневности внутренние, знаковые и символические смыслы, постичь повседневность как часть культуры.

В отличие от бытописателей XIX в. в работах современных ученых наметилась тенденция рассматривать быт, повседневную жизнь не изолированно, не как сферу, оторванную от больших исторических событий, политики, научного и технического прогресса, но как область, в которой проявляются, преломляются магистральные исторические процессы и которая, в свою очередь, оказывает влияние на ход истории. Появление темы повседневности в исторических исследованиях связано с утверждением нового понимания истории, согласно которому ее ход определяется не только политическими событиями, экономическими законами, выдающимися личностями, но и неприметным ходом обыденных дел, «жизнью незамечательных людей».

Предметная область повседневности охватывает в большей мере непроизводственную, потребительскую сферу, сферу досуга, чем производственную (насколько они могут быть отделены друг от друга до промышленной революции XIX в.), в большей мере сферу частной жизни, чем жизни общественной (насколько эти сферы могут быть обособлены в рамках прошлых эпох).

Проявление эстетического в повседневной жизни — предмет изучения эстетики. Эстетика повседневности сложилась к концу 70-х гг. ХХ в. Институализация этого направления произошла на прошедших в Германии международном коллоквиуме и конгрессе. Основное внимание ученых на этих научных собраниях было сконцентрировано вокруг традиционного вопроса о соотношении искусства и жизни, а также проблем прикладного искусства, дизайна, эстетического оформления предметно-пространственной среды. Однако эстетические аспекты повседневности исследовались и ранее, в частности, в работах теоретиков дизайна Д. Нельсона, В. Гропиуса и др., в трудах историков. В «Осени средневековья» Хейзинги, а также в некоторых искусствоведческих, семиотических, эстетических исследованиях 80–90-х гг. ХХ в. сформировался круг основных тем эстетики повседневности, а именно: эстетические чувства, которые испытывает человек в повседневной жизни, в том числе чувство любви; эталоны внешности; косметика; костюм; ритуализованные формы общения: застолье, любовное ухаживание; вещно-предметная среда обитания человека. Работы историков, культурологов, семиотиков обращались преимущественно к психологическим, ценностным, поведенческим проявлениям повседневной жизни.

В 90-х гг. ХХ в. к комплексу наук, изучающих повседневность, присоединяется культурология. Внимание молодой науки к повседневности совпало с лавинообразным ростом публикаций научной и научно-популярной литературы, посвященной повседневности. Счет изданий отечественных и зарубежных авторов, материалов научных конференций, посвященных повседневности, к настоящему времени составляет несколько сот наименований. Культурология в силу своего статуса новой метанауки, способной осуществить междисциплинарный исследовательский синтез, заявила свои претензии на интеграцию накопленного разными науками и появляющегося в настоящее время знания о повседневности.

Заключение

Наиболее распространенным является утверждение, что история повседневности – это отрасль исторического знания, предметом изучения которой является сфера человеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах. В центре внимания находится жизненная реальность, отражающаяся в сознании людей, имеющая для них субъективную значимость целостного жизненного мира.

Историки изучают ее особенности у представителей разных социальных слоев и полововозрастных групп, одновременно фокусируя внимание на анализе их поведенческих и эмоциональных реакций. Повседневная жизнь как культурно-значимый феномен является открытием науки ХХ в. Пик научного интереса к повседневности приходится на последнюю треть ХХ в. Вторая половина прошлого столетия и, особенно, — последняя его треть — время, когда складывается и обретает зрелые формы новый исторический тип повседневности. Бурное развитие междисциплинарного повседневноведения можно рассматривать и как ответ на культурно-исторический вызов обыденности, «восстание возвышающейся обыденности» в ХХ в., и как интегральную часть новой повседневности, ее теоретическое обоснование. Озабоченность повседневностью — признак глобальной смены ее исторических типов, прихода новой повседневности, которая становится доминирующей, нуждается в идеологическом обосновании и поддержке, требует теоретического осмысления. Новая повседневность, приковав к себе внимание значительной части современного гуманитарного знания, тем самым заявила о своих притязаниях на культурную значимость, на ту нишу, которая традиционно принадлежала высокой культуре. И у этих притязаний есть основания.

Список литературы

1. Вамбольдт Н.В. Повседневность в истории / Н.В. Вамбольдт, М.П. Шубина. – Режим доступа: http://www.omsk.edu/article/vestnik-omgpu-27.pdf

2. Кром М. М. Повседневность как предмет исторического исследования // История повседневности: сборник научных работ / Отв. ред. М. М. Кром. — СПб., 2003. С. 7 – 14.

3. Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. — СПб.: СПбГУКИ, 2002. — 320 с.

4. Марков Б.  Культура повседневности: учебное пособие / Б. Марков. – СПБ.: Питер, 2008. – 352. – (Учебное пособие)

5. Методологические проблемы истории : учеб. пособие / В.Н. Сидорцов [ и др.]; под общ. ред. В.Н. Сидорцова. — Мн.: ТетраСистемс, 2006. — 352 с.

6. Теория культуры: учебное пособие / под ред. С. Н. Иконниковой, В. П. Большакова. — СПб.: Питер, 2008. — 592 с.: ил.

7. Тимофеева Т.Ю. Повседневность и ее история в научном познании: сосуществование в противоборстве. – Режим доступа: http://www.hist.msu.ru/Departments/ModernHist/sites/default/files/TimofeevaTY.pdf